Неточные совпадения
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек
с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он был одет в женскую ватную кофту,
на ногах, по
колено, валяные сапоги, серые волосы
на его голове были смазаны маслом и лежали гладко. В одной руке он держал узенькую и длинную
книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
Она замолчала, взяв со стола
книгу, небрежно перелистывая ее и нахмурясь, как бы решая что-то. Самгин подождал ее речей и начал рассказывать об Инокове, о двух последних встречах
с ним, — рассказывал и думал: как отнесется она? Положив
книгу на колено себе, она выслушала молча, поглядывая в окно, за плечо Самгина, а когда он кончил, сказала вполголоса...
Он играл ножом для разрезывания
книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы
с позолоченной головою бородатого сатира
на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал
на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони
на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Поговорить
с нею о Безбедове Самгину не удавалось, хотя каждый раз он пытался начать беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то
с утра до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине в магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов,
с толстой торговой
книгой на коленях.
Не желая, чтоб она увидала по глазам его, что он ей не верит, Клим закрыл глаза. Из
книг, из разговоров взрослых он уже знал, что мужчина становится
на колени перед женщиной только тогда, когда влюблен в нее. Вовсе не нужно вставать
на колени для того, чтоб снять
с юбки гусеницу.
В отделение, где сидел Самгин, тяжело втиснулся большой человек
с тяжелым, черным чемоданом в одной руке, связкой
книг в другой и двумя связками
на груди, в ремнях, перекинутых за шею. Покрякивая, он взвалил чемодан
на сетку, положил туда же и две связки, а третья рассыпалась, и две
книги в переплетах упали
на колени маленького заики.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила
с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой
книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает
на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и
с последней нотой обморок!
Они увидели там
книгу с рисунками индейских пагод и их богов, и Петин, вскочив
на стул, не преминул сейчас же представить одного длинновязого бога, примкнутого к стене, а Замин его поправлял в этом случае, говоря: «Руки попрямее, а
колени повыпуклее!» — и Петин точь-в-точь изобразил индейского бога.
Однажды вечером мать сидела у стола, вязала носки, а хохол читал вслух
книгу о восстании римских рабов; кто-то сильно постучался, и, когда хохол отпер дверь, вошел Весовщиков
с узелком под мышкой, в шапке, сдвинутой
на затылок, по
колена забрызганный грязью.
Сама во время чтения она не смеялась; но когда слушатели (за исключением, правда, Панталеоне: он тотчас
с негодованием удалился, как только зашла речь о quel ferroflucto Tedesco [Каком-то проклятом немце (ит. и нем.).]), когда слушатели прерывали ее взрывом дружного хохота, — она, опустив
книгу на колени, звонко хохотала сама, закинув голову назад, — и черные се кудри прыгали мягкими кольцами по шее и по сотрясенным плечам.
Поддевки, длинные сюртуки ниже
колен, смазные сапоги и картузы, как у Дикого из «Грозы», наполнили двор. Вынесли стол
с книгой подписки
на газету.
Помню, уже
с первых строк «Демона» Ситанов заглянул в
книгу, потом — в лицо мне, положил кисть
на стол и, сунув длинные руки в
колени, закачался улыбаясь. Под ним заскрипел стул.
Бизюкина немедленно схватила горсть земли из стоявшего
на окне цветного вазона, растерла ее в ладонях и, закинув
колено на колено, села, полуоборотясь к окну,
с книгой.
Приходил Сухобаев, потёртый, заершившийся, в измятом картузе, пропитанный кислым запахом болота или осыпанный пылью,
с рулеткой в кармане,
с длинной узкой
книгой в руках, садился
на стул, вытягивая тонкие ноги, хлопал
книгой по
коленям и шипел, стискивая зубы, поплёвывая...
Маше нравилось слушать густой голос этой женщины
с глазами коровы. И, хотя от Матицы всегда пахло водкой, — это не мешало Маше влезать
на колени бабе, крепко прижимаясь к её большой, бугром выступавшей вперёд груди, и целовать её в толстые губы красиво очерченного рта. Матица приходила по утрам, а вечером у Маши собирались ребятишки. Они играли в карты, если не было
книг, но это случалось редко. Маша тоже
с большим интересом слушала чтение, а в особенно страшных местах даже вскрикивала тихонько.
У Ежова
на диване сидел лохматый человек в блузе, в серых штанах. Лицо у него было темное, точно копченое, глаза неподвижные и сердитые, над толстыми губами торчали щетинистые солдатские усы. Сидел он
на диване
с ногами, обняв их большущими ручищами и положив
на колени подбородок. Ежов уселся боком в кресле, перекинув ноги через его ручку. Среди
книг и бумаг
на столе стояла бутылка водки, в комнате пахло соленой рыбой.
С половины реки серая фигура обозначилась яснее: теперь и близорукому было видно, что это сидел человек, а
на коленях его лежала
книга, которую он читал
с таким вниманием, что не слыхал, как поднявшаяся при приближении дощаника цапля пролетела почти над самою его головою.
Я застал Маню, сидевшую
на окне,
с которого до половины была сдвинута синяя тафтяная занавеска.
На коленях у Мани лежала моя
книга.
Площадка для крокета. В глубине направо дом
с большою террасой, налево видно озеро, в котором, отражаясь, сверкает солнце. Цветники. Полдень. Жарко. Сбоку площадки, в тени старой липы, сидят
на скамье Аркадина, Дорн и Маша. У Дорна
на коленях раскрытая
книга.
Поля. Он знает!.. (Татьяна молчит, не глядя
на Полю. Поля, улыбаясь, берет
книгу с ее
колен.) Хорошо это написано! Она очень уж привлекательная… такая прямая, простая, душевная! Вот как видишь женщину-то, в милом образе описанную, так и сама себе лучше кажешься…
Хорошо было смотреть
на него в тот час, — стал он важен и даже суров, голос его осел, углубился, говорит он плавно и певуче, точно апостол читает, лицо к небу обратил, и глаза у него округлились. Стоит он
на коленях, но ростом словно больше стал. Начал я слушать речь его
с улыбкой и недоверием, но вскоре вспомнил
книгу Антония — русскую историю — и как бы снова раскрылась она предо мною. Он мне свою сказку чудесную поёт, а я за этой сказкой по
книге слежу — всё идет верно, только смысл другой.
Выслушав и выстукав пациента, доктор присел
на угол письменного стола, положив ногу
на ногу и обхватив руками острые
колени. Его птичье, выдавшееся вперед лицо, широкое в скулах и острое к подбородку, стало серьезным, почти строгим. Подумав
с минуту, он заговорил, глядя мимо плеча Арбузова
на шкап
с книгами...
Часть столовой — скучный угол со старинными часами
на стене. Солидный буфет и большой стол, уходящий наполовину за пределы сцены. Широкая арка, занавешенная тёмной драпировкой, отделяет столовую от гостиной; гостиная глубже столовой, тесно заставлена старой мебелью. В правом углу горит небольшая электрическая лампа; под нею
на кушетке Вера
с книгой в руках. Между стульев ходит Пётр, точно ищет чего-то. В глубине у окна Любовь, она встала
коленями на стул, держится за спинку и смотрит в окно.
Припадем
коленами на мать сыру землю,
Пролием мы слезы, как быстрые реки,
Воздохнем в печали к создателю света:
«Боже ты наш, Боже, Боже отец наших,
Услыши ты, Боже, сию ти молитву,
Сию ти молитву, как блудного сына,
Приклони ты ухо к сердечному стону,
Прими ты к престолу текущие слезы,
Пожалей, создатель, бедное созданье,
Предели нас, Боже, к избранному стаду,
Запиши, родитель, в животную
книгу,
Огради нас, бедных, своею оградой,
Приди в наши души
с небесной отрадой,
Всех поставь нас, Боже,
Здесь
на крепком камне,
Чтоб мы были крепки во время печали...
Красивая
книга с великолепными раскрашенными картинками: турнир
с опрокинутыми
на песок железными рыцарями, красавица-блондинка возлагает лавровый венок
на голову преклонившего
колени рыцаря, красавица-брюнетка готовится выброситься из окна перед наступающим
на нее рыцарем-тамплиером.
Фридрих Адольфович (так звали господина Гросса) сидел немного поодаль
с газетой в руках и, казалось, не обращал никакого внимания
на своих воспитанников. Но это только казалось: едва Юрик опустил
книгу на колени, как зоркий Гросс окликнул мальчика...
Николай Леопольдович почтительно поклонился и мельком взглянул
на лежащую
на коленях княжны
книгу — это была «Логика» Милля,
с примечаниями Чернышевского.
Она опустила
книгу на колени и повернула к нему голову. В этом движении было столько неподдельного достоинства, что выражение насмешки быстро исчезло
с его лица и он почтительно проговорил...
Виктор читал и пел наизусть. Аввакум пел
с ним. Митрополит стоял у окна
с сложенными
на груди руками и молился… Другие, кто попал
на эту отпетую без
книг вечерню, стали
на колена, — некоторые плакали…